Об испытаниях робототехники при устранении аварии в Чернобыле вспоминает конструктор Валерий Гамаюн

При ликвидации последствий взрыва на Чернобыльской АЭС потребовалась специальная робототехника, которая бы максимально исключала присутствие людей в высокой радиоактивной зоне. Таковой уже занимались на случай экстремальных ситуаций на предприятиях атомной промышленности в Научно-исследовательском и конструкторском институте монтажной технологии (НИКИМТ) Министерства Среднего машиностроения. Руководителем одной из конструкторских бригад был Валерий Федорович Гамаюн, уже тогда и сейчас проживающий в Дедовске.Ему суждено было стать одним из первых, кто сумел на военной машине, доработанной специалистами института, приблизится к разрушенному 4-му энергоблоку и произвести соответствующие замеры в радиоактивной зоне, снять картограмму местности вокруг разрушенной АЭС. Полученные результаты легли в основу плана Правительственной комиссии по очистке зараженной территории.За активное участие в работах по ликвидации последствий аварии на ЧАЭС Валерий Федорович был награжден правительственными наградами. Специально для газеты «ИВ» мы попросили его поделиться воспоминаниями о том времени.- В самом начале, когда произошел взрыв на ЧАЭС, в нашем институте об этом никто ничего не знал, хотя, все же, шел какой-то непонятный слух о том, что что-то случилось. Сам я в это время ехал в поезде по направлению к Киеву, в отпуск на празднование 1 мая и день рождение друга, потому что я сам родом из тех мест. Мы с другом сразу же уехали на дачу через плотину на другую сторону Киевского моря.О катастрофе в Чернобыле услышали, как и все, по радио 29 апреля. Стало сразу понятно, что необходимо срочно возвращаться в Москву на работу.Помню, как на обратном пути подъезжали к плотине, а там уже стояла длинная колонна военных машин. К КПП подъезжали в обход. Увидели солдата с дозиметром в руках, который пытался замерить радиацию, но было видно, что у него ничего не получается. Когда я взял из его рук прибор, то понял, что он просто не знал, как им пользоваться. Исходящий фон от колес составлял 0.35 р/час. А это было за 180 км от Чернобыля.Когда приехали в Вышгород, где жил друг, его домочадцам объяснил, как необходимо себя вести: плотно закрыть двери и окна, а перед порогом входа в квартиру положить мокрую тряпку и не выходить на улицу. А в это время весь город спокойно отдыхал на пляжах и купался в Киевском море.Через два дня я уже был в Москве и вышел на работу. На следующий день, а это было 4 мая, вместе с заместителем директора НИКИМТа А.А. Куркумели выехали на военный полигон в Нахабино, где участвовали в выборе военной инженерной машины разграждения (ИМР), которая потом сразу же поступила в НИКИМТ на доработку и модернизацию. С этого момента вся наша конструкторская бригада круглосуточно находилась на территории института, и была, практически, на военном положении. Кроме нас к работе над машиной был подключен и весь институт. По сути, машина, над усовершенствованием которой мы работали, была танком с очень высокой проходимостью, уже защищенной специальным покрытием от действия радиации и снабженной мощной телескопической «рукой» большой грузоподъемности.С нашей помощью ИМР стала доукомплектована гамма-локатором (калиматором), манипулятором для сбора радиоактивных материалов, грейфером, который мог снимать слой верхнего грунта, танковым перископом и другим оборудованием. В Чернобыле позже его стали называть тысячником, из-за способности уменьшать во столько раз радиационный фон, хотя на самом деле это было и не совсем так. Уже потом его защита была доработана и значительно повышена. Всё дело было в том, что никто не знал истинных условий в зоне разрушенного реактора.28 мая я вылетел в Чернобыль, а на следующий день встречал первую машину ИМР-2Д, прибывшую по железнодорожным путям в составе из двух вагонов.Машина оказалась сильно потрепанной после транспортировки, было видно, что её везли с предельной скоростью. Пришлось ИМР приводить в порядок. Для этого вскрыли опечатанный завод сельскохозяйственной техники, на котором раньше чинили доильные аппараты. Необходимый инструмент и станочный парк там оставался в полном порядке, и это нам очень пригодилось. После ремонта ИМР на трейлере отправили на ЧАЭС.В памяти остался первый рабочий выход машины.Это было 31 мая. В 14-00 наш ИМР стоял на дороге у первого блока ЧАЭС. Уровень радиации на этой исходной позиции доходил до 10 р/час, но надо было успеть сделать ходку до облета вертолетов, которые обычно поднимали пыль своими винтами, и тогда радиационный фон повышался до 15-20 р/час. Во всем мире дозой безопасной радиации считалось облучение в размере 5 рентген, которые человек мог получать в течение года. Во время чернобыльской катастрофы эта норма для ликвидаторов была поднята в 5 раз.На исходной позиции многое пришлось додумывать на ходу. Двигаться решили задним ходом, поскольку кабина водителя вначале была защищена от радиации менее чем место оператора. Сняли обувь, и, для того, чтобы не занести в кабину радиационную пыль, в одних носках уселись по своим местам. В этот момент связь между кабиной водителя и отсеком оператора работала нормально. Но какая-то интуиция подсказала, что она может прерваться, поэтому, на всякий случай, условились, что, если откажет - будем перестукиваться. Когда двинулись, связь действительно исчезла. Из-за рёва мотора условленный стук ударом ключа был едва различим, а связь с теми, кто ожидал нашего возвращения за пределами опасной зоны, отсутствовала вовсе. И здесь мы поняли, что в случае чего, например, если заглохнет мотор, вытащить нас отсюда будет просто некому, а возвращаться придется пешком по зараженной местности, да еще в одних носках. К тому же водитель, поскольку ехал задним ходом, в какой-то момент, направил машину прямо на трансформатор. В это время я изо всех сил стучал по кабине, но он не слышал. Избежать опасного столкновения удалось чудом. Водитель в свой перископ все же увидел трансформатор и остановил машину. Далее, он самостоятельно принял решение возвратиться на исходную позицию. А у меня в это время зашкаливал калиматор (дозиметр), и снять с него показания не удавалось.Машину пришлось дорабатывать еще раз. Это мы делали на том же заводе по ремонту доильных аппаратов. Только после этого начались регулярные выходы в зону поражения вокруг разрушенного реактора, в результате чего были сделаны полная радиационная разведка и снята картограмма местности.Вскоре меня вызвали в Москву - готовить другие машины для отправки на ЧАЭС. Следующие ИМРы уже разбирали завалы под монтаж саркофага.Потом наша специализировавшаяся на робототехнике бригада была привлечена к разработке дистанционно-управляемого оборудования для оснащения подъемных кранов, которые занимались дезактивационными работами на крышах ЧАЭС.Всего выезжать на ЧАЭС пришлось три раза. Побывал в машинном зале 4-го блока, определял дефекты рельсового пути мостового крана, участвовал в осмотре некоторых крыш, в результате чего получил радиационный ожог глаз, до сих пор без темных очков не могу смотреть на яркий свет. После Чернобыля в НИКИМТе проработал еще 3 года.Сегодня Валерий Федорович бодр и полон энергии, находится на пенсии. Ему 72 года, но выглядит прекрасно, хотя и говорит, что перенес инфаркт. Выходя на улицу, всегда надевает темные очки, которые ему, кстати, очень идут. Ну а в помещении, пока мы с ним беседовали, на его веках были заметны темные и белые полосы, которые оставила радиация.В ликвидации катастрофы на Чернобыльской АЭС участвовали практически все сотрудники Научно-исследовательского и конструкторского института монтажной технологии, из которых многих уже нет в живых. Ими проведена очень сложная, тяжелая и крайне необходимая работа по ликвидации последствий крупнейшей катастрофы в истории атомной энергетики. Своим трудом Они спасли жизни многих людей, тех, кто живёт сегодня не только в нашей стране, но и далеко за её пределами.

Елена Белякова