Истринский драматический театр вновь принял участие во всероссийской акции «Ночь в театре»
Эту театральную ночь решено было посвятить событиям столетней давности — революции 1917 года. Именно поэтому действо началось еще на улице – билеты на входе проверяли солдаты со штыками, а на балконе театра развевались антимонархические и антибуржуазные лозунги «Вся власть Учредительному собранию», «Пролетарии всех стран объединяйтесь».
Сцена первая, провокативная
Не успевшего еще удивиться зрителя увлекала к летней сцене музыка – здесь на открытой площадке перфоманс – танцы революционной молодежи, где девушки в красных косынках с красными бантами, юноши с красными повязками на руках и поясами. Тревожная и в то же время убаюкивающая музыка.
Тем временем на площадке под музыку танцоры натягивают четыре кумачовых полотна. Что это: площадь, ринг, Всевобуч, парады физкультурников, плакат Родченко, на котором Лиля Брик агитирует покупать книги Ленгиза? У каждого из зрителей свои культурные ассоциации.
Танец окончен, благодарные зрители уже готовы аплодировать, но в это время на площадке ставят картонные фигуры людей с наклеенными фотографими. Я успеваю заметить Чехова, и Булгакова.
Откуда-то берется ведро, а в нем что-то круглое и красное, понимаю, что это мячики, когда девушка начинает раздавать их зрителям в первых рядах. «Спасибо вам большое», – говорит девушке с ведром моя соседка, пожилая женщина, принимая этот мяч.
– Рано радуетесь, - говорю я ей, – раз взяли мяч, теперь вам придется кинуть его в них, киваю на фигуры. Неужели у вас рука на Чехова поднимется?
Женщина ничего не отвечает, но и мяч не бросает, когда участники перфоманса начинают бросаться в классиков, пытаясь сбить картонные фигуры. К ним с радостью присоединяются и зрители. Культурный код взломан.
Провокация? Нет, игра, в которой лучше всего раскрывается нравственный выбор человека. Сценарий, отработанный в игре потом легко перенести в жизнь. Искусство только задает вопросы, а отвечать на них приходится нам. Забрасывая мячами классиков, каждый отвечает на вопрос - что такое хорошо и что такое плохо. Революция ведь, тем более что еще в 1912 году кубофутуристы призывали бросить с парохода современности Пушкина, Достоевского, Толстого...
Сцена вторая, революционная
Не давая опомниться публике, актеры вовлекают людей в новое действо, которое молниеносно начинается у входа в театр: раздаются выстрелы, одни голоса поют «Боже царя храни», другие кричат «долой царя». «Падение старого строя», – кричит пробегающий мимо мальчишка-газетчик.
– Красный террор, красный террор, – говорит кто-то во тьме сдавленным голосом.
– Не обращайте внимания, господа, не слушайте их, это провокация. Да здравствует государь император! – старается перекричать всех кто-то невидимый.
– Ура, товарищи, – раздается с балкона театра, захваченного революционерами. – Граждане, твердыни русского царизма пали! Громадными усилиями, кровью и жизнью русский народ стряхнул с себя вековое рабство.
На голову зрителям летят листовки анархистов с призывами.
– Господа, граждане, православные и не очень, времена всякие в нашей многострадальной стране были, не потерпим еще, что ли, немножко? – говорит, выходя на свободный пятачок священник с бородой, усами, и в полном облачении.
– Браво, – закричали зрители, узнавшие в священнике художественного руководителя театра Алексея Губина.
– Храм отняли у меня, что же поделать, ключарем теперь служу у храма современного искусства, - пояснил он. – По-божески предлагаю вам потерпеть неудобства, я открываю сей храм искусства, а вы без давки и ущемления женского полу проходите внутрь, вас много, а там тесно.
Давка и впрямь была настоящая, революционная. Почти 160 зрителей пришли на Ночь в театре. Это очень и очень много. Перед тем, как попасть в театр с улицы, нам пришлось поработать локтями. И это при том, что количество билетов было ограничено.
Сцена третья, трогательная
Внутри театра мы, разделенные на четыре группы, переходя с одной площадки на другую, смогли окунуться в самую гущу тех событий. На сцене артисты показали спектакль «Квадратура круга» о целой эпохе, когда многокомнатные квартиры бывших граждан империи превращались в коммуналки.
Он и она любят друг друга и даже, отдавая дань буржуазным привычкам барышни Людмилочки, зарегистрировались в загсе. Он живет с другом – Абрамом, который учится с утра до ночи и потому счастью молодых мешать не будет. Но Абрам по невероятному стечению обстоятельств тоже зарегистрировался сегодня с Тоней. Новоиспеченная жена Людмилочка не может бросить свои буржуазные штучки и строит глазки Абраму. Отношения между двумя ячейками общества наладились только, когда комнату поделили на две. Вот вроде бы и все, но с такой легкостью, юмором, искрометностью была сыграна эта пьеса, что зрители хлопали долго и с удовольствием.
Сцена четвертая, фантастическая
Все смешалось в кафе поэтов:
– Марина спойте нам, Мариночка, давай!
– Просим!
– Ма-ри-на, Ма-ри-на!
– Иван, принеси нам водки и вина!
Так начинался «Вечер грядущей поэзии» в Кафе поэтов.
Марина, поломавшись, спела романс.
– Браво, Мариночка, – захлопали ей друзья-поэты.
– Я вот тут написал вчера, – говорит некий поэт.
– Давай, Сережка, давай!
– Вечер черные брови насупил, чьи-то кони стоят у двора, – читает он, и зрители шепчут «Это Есенин, а до него была Цветаева».
– Буржуазный бред, так писать нельзя, – спорит с Есениным выскочивший на сцену длинноволосый поэт в черном костюме. – Если люди не хотят обучаться искусству, я буду обучать ему лошадей!
– Пейте меньше, Велимир, – советует Есенин.
Но Хлебников, а это был именно он, читает свое хрестоматийное стихотворение о смехачах, что смеются смехами.
После него стихотворение «Все мы бражники здесь блудницы» читает рыжая и вертлявая Анна Ахматова, на плечах у которой та самая ложноклассическая, по слову Мандельштама, шаль с портрета поэтессы кисти Альтмана. А потом хором они все: Гиппиус, Брюсов, Есенин, Ахматова, Цветаева, Маяковский поют «Цыпленка жареного».
Вот она, сила искусства. Посадить их в один садок – петербургских и московских, акмеистов, кубуфутуристов, имажинистов, символистов. Тех, кто удостаивал друг друга в жизни лишь кивком, и тех, кто был знаком лишь по стихам, и заставили петь хором «Цыпленок жареный».
Сцена пятая, трагическая
Поэму Блока «Двеннадцать» читали в галерее. Страшные строки и место чтения выбрано так, чтобы прошибало – на фоне серых стен галереи встали двенадцать, по числу апостолов, красноармейцев. Вечер, снег, ветер. Патрульные идут наперекор ему, готовые стрелять во все еще живое. Ругают Ваньку, бросившего дело революции ради бывшей проститутки кругломорденькой Катьки. Убивают Катьку и идут дальше, держа революционный шаг.
«И идут без имени святого. Все двенадцать — вдаль. Ко всему готовы, Ничего не жаль». Вместе с ними «В белом венчике из роз — Впереди — Иисус Христос».
Страшно и тягостно после этой поэмы, и только красные яблоки, рассыпанные на снегу как символ искушения и обольщения дьявольского свободой, как пятна крови – уже не Катькиной, а всей России.
Лучшие места были заняты матросиками, которые пили горькую и ели картошку в мундире, но и выглядели при этом настоящим украшением гостиной.
Сцена шестая, глубокомысленная
Финальный аккорд прозвучал за пределами театра. Пока зрители, шумно обсуждая увиденное, забирали одежду в гардеробе и допивали кофе, актеры выстроились на улице и каждый молча держал в руках табличку со строками стихотворения эмигранта, участника Белого движения, потерявшего в годы Гражданской войны почти всю семью – Ивана Савина:
Вся ты нынче грязная, дикая и темная.
Грудь твоя заплевана, сорван крест в толпе.
Почему ж упорно так жизнь наша бездомная
Рвется к тебе, мечется, бредит о тебе?!
Елена СОЛДАТОВА,
фото Сергея ОЛЕКСЮКА
Нет комментариев
К этому материалу еще нет комментариев